Лоренс Сандерс - Слепой с пистолетом [Кассеты Андерсона. Слепой с пистолетом. Друзья Эдди Койла]
Он говорил и чувствовал, что говорит чушь. Вся грудь белого была в крови. Кровь хлестала на рубашку из раны на шее. У него была повреждена яремная вена.
Белый дернулся в конвульсиях и стал оседать на землю. Гробовщик держал его под руки. Он не видел, что тот истекает кровью, и потому спросил:
— Что там с ним?
— Перерезано горло.
Рот белого был стиснут так, словно удерживал за зубами жизнь. Через короткие промежутки из разреза выбивалась новая струя крови. Кровь также капала из носа. Глаза начали стекленеть.
— Положи его на спину, — сказал Могильщик.
Гробовщик осторожно опустил человека на грязную мостовую. Детективы понимали, что жить тому осталось недолго. В свете фар бедняга представлял собой жуткое зрелище. Спасти его не представлялось возможным. Тут можно было не торопиться. Но возникла другая неотложная проблема. Она дала о себе знать в глухом резком вопросе Могильщика, склонившегося над умирающим.
— Быстро! Быстро! Кто это сделал?
Но в остекленевших глазах зарезанного была уже пустота. Он лишь еще сильнее стиснул зубы.
Могильщик наклонился ближе, боясь не расслышать то, что эти плотно сжатые губы могут прошептать. В лицо ему брызнуло очередной порцией крови. Сладкий тошнотворный запах вызвал спазм в горле. Но он продолжал смотреть на человека так, словно от пристальности взгляда зависела жизнь несчастного.
— Ну, быстро? Кто это? — взывал он. — Имя! Как его зовут!
В глазах умирающего возник последний проблеск жизни. На какое-то мгновение зрачки слегка сузились. Человек сделал отчаянную попытку заговорить. Это было видно по тому, как дрожали мускулы лица и шеи.
— Ну, кто это? Имя! — побуждал его Могильщик. Его черное лицо было испачкано кровью и искажено.
Стиснутые губы белого вдруг задрожали и приоткрылись, словно дверь, которой почти никогда не пользуются. Изо рта вырвался клокочущий звук, который тотчас же утонул в хлынувшем потоке крови.
— Иисус? — повторил расслышанное слово Могильщик, выпрямляясь. — Иисус, твою мать! Иисус, а что дальше?
Гробовщик был тоже мрачнее тучи.
— Черт возьми, — взорвался он, — Ну, Иисус, а что ты еще хотел услышать? Иисус Христос Алилуйя? Сукин сын доигрался. Вот они, черные шлюхи…
— Почему ты думаешь, это сделала черная шлюха?
— Неважно кто. Главное, его укокошили.
— Ладно, давай звонить в участок, — задумчиво сказал Могильщик, направляя фонарик на труп белого. — Пол мужской, волосы светлые, глаза голубые. Разрезана яремная вена. Скончался на 123-й улице. — Посмотрев на часы, добавил: — В три одиннадцать утра.
Гробовщик двинулся к машине, чтобы позвонить по радиотелефону.
— Без штанов, — добавил он.
— Об этом позже.
Пока Гробовщик сообщал о случившемся в участок, из подъездов темных домов стали появляться цветные в разной степени раздетости. Черные женщины в махровых халатах с намазанными ночным кремом лицами, с распрямленными волосами, собранными в косички, как у Топси из «Хижины дяди Тома», коричневые женщины с пышными формами, в ярких нейлоновых неглиже, их полураспрямленные волосы висели космами, обрамляя сонные припухшие лица, высокие желтокожие девицы в шелках и бигуди. Не было недостатка и в мужчинах — молодых, старых, плешивых и курчавых, заспанных, с полосами от подушек, завернутых в простыни, одеяла, плащи, в старых помятых пижамах. Они вышли поглазеть на покойника. Это нездоровое любопытство придавало собравшимся довольно глупый вид. Впрочем, осознание того, что умерли не они, а кто-то совсем другой, похоже, вселяло силы, успокаивало. Обычно покойники в этих краях бывали цветными. А на сей раз вот попался белый. Ради этого стоило подниматься с постели Глубокой ночью и вылезать на улицу. Никто не интересовался, кто его зарезал и за что. Люди только глазели на покойника и радовались, что не оказались на его месте. Нет, вы только полюбуйтесь на сукина сына… Понятно, зачем его сюда занесло…
Гробовщик передал лейтенанту Андерсону краткое описание покойника и более подробное — того чернокожего в красной феске, которого они видели бегущим с брюками в руке.
— Вы полагаете, у убитого оказались запасные штаны? — осведомился Андерсон.
— Он вообще был без штанов, — ответил Гробовщик.
— Что за чертовщина! — не выдержал лейтенант, — Что вы там утаиваете? Ну-ка, выкладывайте все, как есть.
— На человеке не было ни штанов, ни подштанников.
— М-да. Хорошо, Джонсон. Оставайтесь там с Джонсом, а я свяжусь с ребятами из «убийств», с окружным прокурором и главным судмедэкспертом. Пусть присылают людей. Одновременно мы начинаем поиски того парня. Как вы думаете, надо оцепить квартал?
— Зачем? Если он и убил, то пока вы оцепите квартал, его и след простынет. А если преступник кто-то другой, его и подавно ищи-свищи. Если что и можно сделать, так это забрать пару машин свидетелей — может, удастся установить, где именно это произошло.
— Ладно, это потом, а пока вы с Джонсом оставайтесь на месте — вдруг удастся что-то разузнать.
— Что сказал босс? — осведомился Могильщик, когда Гробовщик вернулся к месту, где лежал труп.
— Как всегда. Скоро приедут специалисты. А нам велено поразнюхать, что к чему, не покидая нашего приятеля.
Могильщик повернулся к молчаливой толпе.
— Кто-нибудь может что-то сказать по делу? — спросил он.
— Эксодус Клей тут владеет похоронной конторой… — откликнулся один черный собрат.
— Ты считаешь, сейчас это самое важное?
— Почему бы нет? Если человек помер, то его надо похоронить.
— Меня интересует другое: кто его убил? — продолжал Могильщик, обращаясь к остальным.
— Я видел, как шептались белый и черный.
— Где?
— На Восьмой авеню, около Пятнадцатой улицы.
Гарлемцы всегда опускают сотню, называя улицы, поэтому Сто десятая улица у них идет как десятая. Сто двадцать пятам как двадцать пятая, а Сто пятнадцатая, как пятнадцатая. Вроде бы получалось не совсем точно, но зато всем понятно.
— Когда же, сестренка?
— Ой, не помню, позавчера вечером, кажется.
— Ладно, забудем об этом факте. Идите спать.
В толпе произошло шевеление, но никто не ушел.
— …! — выругался кто-то.
— Подмога не торопится, — заметил Эд Гробовщик.
Могильщик начал предварительный осмотр трупа. На тыльной стороне левой кисти он обнаружил порез. Более глубокий порез имелся на ладони правой руки между большим и указательным пальцем.
— Он пытался парировать удар, потом схватил нож за лезвие, — прокомментировал Могильщик, — Похоже, он не очень испугался.
— Почему ты так думаешь?
— Господи, если бы он бросился бежать, если бы стал уворачиваться, то порезы были бы на предплечьях и на спине, разумеется, если бы сперва ему не перерезали глотку. Но ты сам видишь, что это случилось уже потом.
— Ясно, Шерлок Джонс. Тогда скажи мне вот что. Почему его половые органы целы и невредимы. Если это преступление на сексуальной почве, им должно было крепко достаться.
— Почему ты думаешь, что это преступление на сексуальной почве? Почему не просто ограбление?
— Не станете же вы отрицать, коллега, что на человеке не оказалось штанов?
— Правильно, но это же Гарлем. Для начала я бы вообще не пускал сюда этих остолопов — несутся навстречу опасности…
— Мало им нашей кровушки, — раздался голос из гущи толпы, и ответом ему стал неразборчивый ропот.
Гробовщик обернулся и неожиданно рявкнул:
— А вы лучше мотайте отсюда подобру-поздорову, а то белая полиция оторвет вам задницы.
Послышался нервный топот, словно в темном лошадином стойле, затем кто-то сказал:
— За что отрывать-то? Я, например, здесь живу.
— Дело хозяйское, — равнодушно отозвался Гробовщик, — Только не говорите, что я вас не предупреждал.
Могильщик пристально посмотрел на тротуар, на мостовую, где в увеличивающейся луже крови лежал труп. Фары их «плимута» четко высвечивали этот кусок улицы до линии полуразвалившихся домов, некогда находившихся в частном владении. Толпа расположилась на другой стороне улицы за черной машиной детективов. Лица оставались в тени, и лишь виднелась стена из ржаво-коричневых ног с огромными черными ступнями. Типичная гарлемская улочка, мелькнуло в голове у Могильщика, черные лапы и черная кровь. И еще покойничек. На сей раз белый, а вообще-то обычно бывает такой же черно-коричневый, как ноги тех, кто собрался на него поглазеть. Сколько же он видел вот таких покойников на улице. Невозможно точно сосчитать. Он только помнил, что почти все они были черные. Вот так лежали они на грязных тротуарах и мостовых, среди плевков, оберток из-под конфет и мороженого, старой жвачки, сигаретных окурков, обрывков газет, объеденных костей, собачьего помета, подтеков мочи, пивных бутылок, банок из-под помады для волос, в пыли и грязи, овеваемые всеми ветрами.
